Митрополит Антоний Сурожский

 

Катехизис для родителей

   

   

   

   

   

   

   

   

   

  

С какого момента можно уже приступать к христианскому воспитанию родителей для того, чтобы они были готовы к воспитанию своих детей?

Я хочу ответить на вопрос несколько иначе, нежели он поставлен. Воспитание человека начинается с его детства и еще до того: с момента, когда он зачинается во чреве матери. И о воспитании родителей, о том, как они должны постепенно познавать свою веру, возрастать и делаться способными ее передать, думаю, надо говорить отдельно. Но мне хочется сразу сказать, что духовная жизнь ребенка начинается с мгновения его зачатия. Сейчас очень часто ставится вопрос о том, когда зародыш делается человеком в полном смысле слова. Я на это отвечу, может быть, резко, встречным вопросом: когда началась человеческая жизнь Сына Божия, становящегося Сыном Человеческим? в момент ли, когда Ангел принес благовестие Деве Марии и Она ответила: Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему (Лк 1:38), — или когда-нибудь позже? Да, в тот момент, когда Божия Матерь восприняла в Себя Сына Божия, становящегося плотью, уже начинается Его жизнь как Человека.

И то же самое можно сказать о каждом ребенке. Жизнь ребенка (с которым мы потом будем иметь дело в воскресной школе) начинается с того момента, когда он зачинается. Разумеется, на него еще нельзя влиять ни умственно, ни в каком-то непосредственном смысле. Но все его бытие, его существование, его жизнь совершенно переплетена с жизнью матери. Все, что совершается с матерью, совершается с этим зародышем или постепенно оформляющимся в ней ребенком. И поэтому с момента, когда женщина беременна (разумеется, и ранее того тоже), она должна понимать, что все, что с ней будет совершаться, будет играть решающую роль, иметь решающее значение для ребенка, который зародился в ней. В этом отношении ее человеческая судьба, ее отношения с мужем, с окружающими людьми, ее реакции радости, любви, гнева, зависти и проч. не могут не отзываться на нем, потому что они составляют одно целое. И поэтому она должна всячески углубить свою духовную жизнь, чтобы ни одно греховное переживание не могло передаться зародившемуся существу. Поэтому я часто советую женщинам: с момента, когда вы беременны, читайте Евангелие по-новому, новыми глазами, глазами матери, которая учится у Христа тому, как быть дочерью Живого Бога и как научить своего ребенка — уже теперь и особенно в будущем — быть ребенком в Царствии Божием; и я им также советую углубить свою молитвенную жизнь.

И когда я говорю о молитвенной жизни, я говорю не о том, чтобы вдобавок к вечерним или утренним молитвам мать читала большее число акафистов и т. д., я говорю не о молитвословии, а о молитве в самом ее существе: о предстоянии перед Богом и о встрече с Богом. Разные оттенки молитвенной жизни должны развиться, вырасти, углубиться, потому что одновременно с тем, что происходит с будущей матерью, это же происходит с ребенком.

Для беременной женщины велика также роль исповеди и причастия Святых Тайн; исповедь опять-таки я имею в виду не формально-обязательную, а как постепенное очищение себя от всего того, что может ранить, опорочить зачинающегося или зачатого ребенка. Я думаю, что беременная женщина должна причащаться часто, но не просто механически, потому что настало воскресенье или какой-нибудь праздничный день. Она должна причащаться как можно чаще, но со строгой, внимательной подготовкой, так, чтобы каждый раз, когда она приходит к причащению, это было завершением какого-то хоть небольшого участка ее духовного пути очищения сердца, ума и прошлой своей жизни.

   

Рождается младенец. Кроме радости, возникает и суета — хозяйственная, домашняя, семейная. Какова должна быть церковная забота, чтобы младенец с самого начала находился “в церковной колыбели”?

Я думаю, тут свою роль играют разные вещи. Во-первых, семья является малой церковью, и в этом отношении то, что совершается в семье, является отражением того, что совершается в Церкви Христовой в полном смысле этого слова, в теле Христовом. Конечно, должна продолжаться вся внутренняя молитвенная жизнь матери и отца и окружающих ребенка людей. То, что началось, когда ребенок был еще во чреве, теперь должно продолжаться особенно. Мне кажется, что очень важно, например, чтобы до ребенка через мать доходили церковные песнопения, чтобы та гармоническая настроенность во Христе, которая является сущностью богослужения, охватывала мать и доходила до самых глубин ее существования, то есть до ребенка. И после того как ребенок родится, очень важно, чтобы над ним вслух читались негромко, спокойно церковные молитвы, чтобы пелись церковные песнопения, те, которые доходят до души матери. Пусть даже она не певец, но если сердце ее будет в этих словах и мелодиях, что-то дойдет и до ребенка. И это когда-нибудь может сказаться потрясающим образом.

Мне вспоминается глубоко меня тронувший случай с одним из наших старых певчих с дивным басом. Он принадлежал первой эмиграции, воевал в первую мировую войну и в гражданскую. В какой-то момент он заболел раком. Я к нему стал ходить сначала еженедельно, потом каждый день. Когда я приходил, я служил короткий молебен, и он пел этот молебен. Потом он уже не мог петь, пел я. Он участвовал, потому что, несмотря на мое несовершенное пение, он слышал истинные мелодии, которых я не мог воспроизвести в совершенстве. В какой-то день я пришел, и старшая медсестра мне сказала: “Ах, зачем вы сегодня пришли, он уже вне сознания и умирает. И знаете, какой ужас: приехали из-за границы его жена и дочь, которые его год не видели, надеялись с ним проститься, и вот, он вне досягаемости для них”. Я подошел к ним, попросил дочь сесть рядом с матерью по одну сторону кровати, сам стал на колени по другую сторону и стал петь песнопения Страстной седмицы и Пасхи, которые он певал с семилетнего возраста в храме еще в дореволюционной России. И можно было видеть, как постепенно эти звуки доходили до какой-то его глубины, до которой не доходили ни призывы, ни плач и слезы его жены и дочери. И вдруг его сознание вернулось и он открыл глаза. Я ему сказал: “Павел Васильевич, приехали Ваши жена и дочь проститься с Вами перед смертью; поверните голову налево”. Он повернул голову, они увидели друг друга, простились, поцеловали друг друга; и тогда я сказал: “А теперь Вы можете спокойно умереть”, его перекрестил, и он ушел куда-то и не вернулся. И вот меня очень поразило, что эти песнопения, потому что они так глубоко переплелись со всем его существом и физическим, и душевным, и духовным, его вернули на поверхность, куда ему надо было вернуться, чтобы его жена и дочь не остались как бы брошенными. И он с этими песнопениями, но уже не со словами, а с опытом Креста Господня и Воскресения Христова ушел в ту вечность, где победа Спасителева. Таким образом, то, с чем он родился, что было ему дано, еще когда он был во чреве матери, что в течение всей его жизни укреплялось, углублялось, делалось костяком его жизни, расцвело — и с этим он ушел в вечность.

Пение матери и отца или близких — это личный дар того человека, который передает ему знание о церковной жизни, и, как мне кажется, ни в коем случае здесь не должны употребляться какие-нибудь кассеты, записи церковного пения, хотя, конечно, они могут звучать красивее…

Я думаю, что одно не может заменить другого в том смысле, что то чувство, которое мать или отец, или бабушка могут вложить в несовершенное пение, куда будет влита вся их душа, не может быть заменено совершенством хорового пения. Но с другой стороны, и хоровое пение в его совершенстве может играть свою роль, настраивая как бы внутренние струны души ребенка. Вот что меня побуждает говорить о том, что в ребенке совершается, что от пения, совершенного по чувству, и от слушания совершенной музыкальности в ребенке эти струны могут настроиться так, что в какой-то момент они сами зазвучат таким аккордом, от которого возликует Сам Бог.

  

Вскоре после рождения младенцу дают имя. Какую роль это может играть в конечном итоге в его воспитании?

Чаще всего, увы, это никакой роли не играет — в том отношении, что родители большей частью выбирают имя по благозвучности и не задумываются над тем, что они поручили своего ребенка тому святому, имя которого ему дано, что этот ребенок становится как бы храмом, как у нас бывает храм святого Трифона, Сергиевское подворье и т. д. И этим делается колоссальная, даже трагическая ошибка, потому что ребенок должен быть посвящен, вернее, вручен хранению, защите, молитвам того святого, имя которого ему дается. Родители должны были бы выбирать святого, который для них что-то значит, то есть житие которого их чем-нибудь поразило или который по чему-нибудь связан с зачатием этого ребенка. В старой России (вероятно, это и теперь еще порой делается) крестили ребенка именем того святого, в день которого были крестины. В этом есть какой-то смысл, при условии, опять-таки, что это будет не кличка, а будет как бы освящение нового храма во имя данного святого. Родители должны были бы, когда хотят дать то или другое имя ребенку, узнать, каково житие святого, что в нем есть, что поражает их не благозвучием имени, а внутренним обликом, почему они хотят, чтобы их ребенок был под защитой этого святого или, во всяком случае, чтобы этот святой особенно молился о нем. Поэтому наименование ребенка может иметь громадное значение.

И вот тут надо воспитывать — конечно, еще не ребенка, а родителей. Надо говорить: вот, вы будете крестить ребенка, вы хотите его назвать таким-то именем, вам имя нравится, а что за этим именем стоит? кто стоит? чего вы от него ожидаете? какие его черты могут иметь значение и влияние в жизни вашего ребенка?.. Потому что так же, как отец и мать воспитывают свое дитя, так и святой, кому поручена забота о ребенке, тоже имеет какое-то воздействие на него.

Конечно, в церковной среде есть много прекрасных имен, прекрасных святых, мы знаем их жития и часто употребляем их имена, особенно в монашеской среде, где никто не стесняется при таком или другом имени. Но как насчет обычного младенца: надо ли опасаться, что человека будут дразнить, потому что он называется необычным именем, что он, скажем, Евфимий или Макрина или Феодулия? — это совершено необычные в светской среде имена…

Я думаю, что с этим нужно считаться. Иногда ребенок бывает несчастен в течение всех своих самых хрупких молодых лет, оттого что ему навязали имя, которое воспринимается окружением, то есть другими детьми, как смешное или озадачивает их. Я думаю, очень важно, чтобы родители воспринимали это всерьез. Это не значит, что мы ограничены одним именем в том смысле, что если родители очень привязаны к памяти того или другого святого, той или другой святой, они могут, наряду с наречением этого ребенка, в дальнейшем его ознакомить с личностью, житием того святого, той святой, имя которого, которой ему не дано, потому что оно было бы неудобоносимо.

Говоря о крещении вообще: некоторые родители считают, что крещение — это такой обряд, который ребенка как бы включает в Церковь, а некоторые даже думают, что оно ребенка включает в человеческий род. Я помню свой разговор с отцом Всеволодом Шпиллером. Он мне рассказывал, как чета принесла крестить ребенка, и он спросил будущего крестного отца: “Вы верующий?” — “Нет, я безбожник”. — “Вы, значит, не крещены?” — “Как же я не крещен? Я не собака!”.

Мы основываем крещение детей на том, что всякая человеческая душа может и встретиться со Христом, и соединиться с Ним и через эту встречу быть очищенной, обновленной; но это не магия, а таинство. Отец Георгий Флоровский мне как-то сказал, что когда крестят ребенка, в него закладывается семя вечной жизни; но это семя должно быть оберегаемо и должно взрасти, то есть дать плод. И над этим должны трудиться родители. Я не говорю, что благодать этого не совершает. Благодать действует в ребенке, так что, с одной стороны, есть постоянное действие Божие. Но с другой стороны, каждый раз, когда в ребенке открывается, развивается новое человеческое свойство — ума, воли, сердца и т. д., оно должно быть сознательно и умно как бы погружено в эту тайну приобщенности к Богу. Когда ребенок начинает что-то понимать, ему надо объяснять то, что ему доступно. Когда у ребенка рождаются какие-то чувства по отношению к Богу или даже по отношению к людям, эти чувства надо оформлять, давать им содержание более глубокое, чем простая эмоция. И большую роль играет также воспитание воли, потому что даже небольшой, не очень зрелый ребенок обладает волей, — это может быть самоволие, это может быть капризность, это может быть способность делать добро или зло… Все эти свойства должны быть постепенно воспитаны родителями.

   

Могут ли неверующие отец и мать, не говоря о неверующих крестных родителях, окрестить ребенка?

Если родители должны были бы ждать, что сами созреют полностью и станут такими христианами, какими являлись апостолы, конечно, вообще никакие родители не могли бы воспитать своих детей или даже принести их к крещению. Так что речь не идет о том, чтобы родители были уже созревшие и достигшие совершенства. Нужно, чтобы у них было, с одной стороны, основное знание, основной внутренний опыт, и была устремленность к цели. Если родители, пусть они даже очень примитивны в вере, пусть они очень многого не понимают, кроме некоторых основных вещей, всем свои существом, и сердцем, и умом, и волей, то есть жизнью, которую они ведут, рвались к Богу и к совершенству, ребенок от них научится всему, чему должно научиться. И это совершенно ясно из житий святых, потому что почти нет святых, родители которых были святы до них и детей воспитали в святости. Да, есть преподобный Сергий Радонежский и его родители, есть целый ряд других святых. Но большей частью родители святых были людьми простой, цельной веры, здравой нравственности, которые воспитали ребенка в благочестии, в любви к Богу, и на этом фундаменте, уходя в эту почву, данный мальчик или девочка, подросток расцвел и стал святым.

  

Скажем, родители не обладают нужными качествами, хотя в них есть, может быть, основная вера и они сами крещены. Могут ли они передать это воспитание крестным родителям?

Крестные родители для того и существуют, чтобы восполнять то, чего не хватает у родителей. Во-первых, в случае смерти родителей на них лежит обязанность взять на себя ребенка и материально, и в порядке его духовного воспитания. Но с другой стороны, они являются как бы родителями по Божию благословению, по выбору самих родителей и по их собственному соизволению, и на них лежит задача восполнить то, чего не хватает в родителях в порядке знания. А порой они должны обратиться к родителям, скажем, указать им: вы говорите, что вы верующие, но смотрите, ваше поведение в том или другом, ваши поступки в том или другом доказывают, что ваша вера мертва. Ребенок будет на это смотреть и будет знать, что — да, можно исповедовать веру на словах, а жить, как хочешь… И в этом отношении роль крестных родителей может быть решающей.

  

Конечно, могут быть и трудности, если родители будут завидовать крестным родителям в их роли…

Это может быть, но тут опять-таки взаимный подвиг. Во-первых, родители должны были бы выбирать крестных очень вдумчиво, то есть выбирать таких людей, которых они уважают, которым их сердце открыто, от которых они готовы, если нужно будет, услышать правду о себе, а не просто людей, которые могли бы подарить что-нибудь ребенку в день крестин и заботиться о нем материально. Так что тут надо воспитывать родителей в том, что они должны очень осторожно и вдумчиво выбирать крестных родителей.

  

Кто будет их воспитывать?

Церковь должна это делать. Когда крестятся взрослые или малыши, бывает проповедь. Готовить к крестинам и взрослых, и детей надо в течение достаточного времени, чтобы заложить какой-то основной фундамент. Между прочими другими вещами должен стоять этот вопрос о крестных. С другой стороны, надо принять в учет то, что крестные не только представляют собой людей, которые могут заменить родителей в случае нужды, — они являются перед общиной, то есть перед Церковью, перед приходом свидетелями того, что этот ребенок может быть принят в христианское общество и его родители тоже. Даже если они несовершенны, даже если они ощупью движутся к Богу, если они могут сказать: Верую, Господи, помоги моему неверию! — и этого порой достаточно для чуда, это мы видим из Евангелия.

  

Ребенок родился, названо имя, он крещен, живет в определенной обстановке. Что он видит? что он должен видеть вокруг себя?

В идеале, конечно, он должен видеть дружбу, мир и радость родителей. Если ребенок видит, что родители друг друга любят, что они друг в друге находят радость, что они изнутри этой радости его тоже обнимают радостью, он может расцветать. Одна из самых важных задач воспитания также — научить ребенка обладанию самим собой, то есть тому, чтобы он не сдавался каждому побуждению, каждому своему порыву. А для этого сами родители должны быть таковы. Потому что ребенок головой этого выдумать не может, а когда он видит, что родители таковы, он может вдохновиться им подражать. Думаю, все это сводится к тому, что уже давным-давно сказал в своем послании апостол Иаков: Покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих (Иак 2:18)… Ребенок видит, ребенок переживает то, что вокруг него совершается. Когда родители ему дают добрые наставления и он видит, что сами родители не применяют того, чему они его учат, он начинает понимать, что достаточно говорить одно, а жить можно по-своему. И это совершенно разрушительно, потому что те основы, которые закладываются в раннем детстве, потом служат опорой для всего здания.

  

Может ли дитя своим простым пониманием, восприятием того, что его окружает, обучать родителей?

Дитя очень часто понимает то, чего не понимают его родители. Я помню ребенка, который на Пасхальной неделе стал перед иконой Спасителя и стал повторять: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав… — и мать его остановила и говорит:“Нельзя так много повторять эту молитву”. Он на нее посмотрел с удивлением и каким-то негодованием и ответил: “Ты ничего не понимаешь; Ему очень приятно!” — потому что он в своем сердце пел Богу свою веру.

И другой случай помню. Была у нас семья очень уставная, и ребенка заставляли вечером вычитывать целый ряд молитв. Как-то (ему тогда было лет семь) он вычитал положенные молитвы, потом посмотрел на мать и говорит: “А теперь что мы помолитвословили, давай помолимсянемножко”. Он чувствовал, что то, что он делал, было дисциплинарным упражнением, а ему хотелось сказать Богу: “Знаешь, Господи, я Тебя люблю!”. Или, может быть, сказать: “Господи, я маму люблю, и папу люблю — но папа в отъезде; обереги его”. Или: “Мама сегодня была на меня сердита, утешь ее!”. Потому что у ребенка очень часто чуткость и восприимчивость более тонки, чем у родителей, у которых они как бы “омозолились”, и большая непосредственность, никакой расчетливости. Я думаю, что надо давать ребенку возможность выразить себя по отношению к Богу как можно более свободно, причем родители должны давать какое-то направление его духовной жизни; но заковывать ребенка в формы, которые выработались взрослыми за почти что два тысячелетия, не надо.

  

Но, конечно, следует приучать ребенка к “готовым” молитвам. Как современному ребенку воспринять и запомнить молитвы на славянском языке?

Если брать из нашего молитвослова вечерние, утренние молитвы, можно их немножко русифицировать. Просто переводить на русский язык, думаю, неправильно, потому что когда ребенок окажется в храме, все эти молитвы будут для него чужды. Он их будет знать на одном языке и будет слышать на другом, и растеряется. Но некоторые слова, которые потеряли свой смысл, должны быть переведены или приспособлены, — ведь это делаешь даже для взрослых. Скажем, в одном месте канона Андрея Критского говорится о тристатах. Нормальный, обычный русский человек не знает, что такое тристаты. Я это слово всегда заменяю (правда, не словом тройка, что и значит тристаты), но словом колесницы, и становится понятно. Есть некоторые другие выражения. Скажем, очи мои выну ко Господу (Пс 24:15). Мы все знаем, что значит выну, но это совершенно никакого смысла не имеет для ребенка; а если заменить слово выну словом всегда, тогда вдруг все делается понятным. Но надо, мне кажется, держаться как можно ближе к тексту, который он услышит в храме, чтобы этот текст становился для него все более и более родным и естественным.

  

Это, с одной стороны, “формальные” молитвы. А если он занимается импровизацией, то есть по-детски лепечет перед Богом?

Слава Богу, и очень хорошо, потому что если говорить о лепете, то нет такой молитвы, которая по сравнению с Самим Богом не является детским лепетом с нашей стороны. Поэтому ребенок должен научиться с Богом разговаривать. Но, как я уже упоминал, надо его воспитать так, чтобы он говорил с Богом как с любимым человеком, но с глубоким чувством почтения, уважения, благоговения, чтобы он знал, что можно всёБогу сказать, но нельзя Его просить ни о чем дурном, недостойном ни Самого Бога, ни даже того мальчика или девочки, какие они есть, если они хотят быть достойными дружбы Божией.

  

Мы говорим о домашней молитве и поэтому должны, конечно, сказать об иконах, домашних иконах…

Нормально, когда в православном доме есть хоть одна икона, чаще — несколько икон. И икона помогает как-то связаться с Богом. Но надо постепенно учить ребенка говорить не с иконой, а через икону — дальше. Надо научить его тому, что икона делается прозрачной. Есть место у святителя Иоанна Златоустого, где он говорит, что если хочешь помолиться, стань перед иконой, закрой глаза и молись Богу… И казалось бы: зачем становиться перед иконой и закрывать глаза? Стать перед ней — это увидеть, а дальше не надо рассматривать икону, а надо говорить из глубин своей души с Богом, Которого ты не можешь себе представить даже иконописно. С другой стороны, даже ребенку можно объяснить отношение к иконе сравнением с тем, как мы относимся к фотографии любимого человека, с которым редко встречаемся. Это не самый человек, но стоит нам посмотреть — и все, что мы знаем об этом человеке, поднимается в нашей душе как воспоминание, как опыт, как знание. И в этом смысле икона вызывает в нас все то, чему мы уже научились о Боге, о Божией Матери или о святых. И как церковное пение с первых дней может иметь влияние на ребенка, так и иконы, скажем, икона святого, в честь которого ребенок назван, имеет влияние и значение. При условии, что это не просто красивая картинка, а действительно икона, которая выражает личность, житие, сущность святого — поскольку мы его знаем и поскольку можем выразить в линиях и красках что-то невыразимое.

  

Но как насчет неудачных икон — неканонических, слащавых? Их теперь довольно много…

Конечно, лучше бы их не было, лучше бы, чтобы иконы были не то что уставные, а достойные того, что они должны передавать нам о Боге. Но с другой стороны, ребенок очень часто не замечает того, что шокирует взрослого человека, потому что улавливает (будь то в фотографии, будь то в иконе) существо того, кто на ней изображен и с кем можно говорить. Порой бывает так, что очень хорошая икона древности ничего не говорит ни взрослому, ни ребенку, потому что по стилю она принадлежит эпохе, которая отошла, миру, в который ребенок еще не врос. А очень простая, незатейливая икона, которую иконописец назовет слащавой или неудовлетворительной, может положить свою печать на душу ребенка той ласковостью, той доступностью, которая в ней есть. Это не значит, что надо потакать плохой иконописи, но это значит, что даже такая икона может донести до сердца какое-то теплое воспоминание, которое на всю жизнь останется.

  

Мы говорили о том, что в каждой семье, в каждой квартире должна быть икона, и если ребенок имеет свою комнату или свой угол, то, может быть, имеет и свою икону, особенно того святого, имя которого он носит. Это, с одной стороны, место для молитвы, но это также дает ему понять, что есть святыня, что и в домашней обстановке может находиться святыня, тем более если она украшена лампадой. Могут быть и другие святыни, скажем, просфоры или святая вода. Какое значение имеют такие предметы в духовной жизни младенца?

Да, ребенок должен научиться тому, что есть предметы святые, что это предметы, которые принадлежат лично Богу и к которым мы относимся соответственно. Например, преподобный Серафим Саровский говорил, что Евангелие можно читать, только вымыв руки и став на колени. Мы этого не делаем большей частью, но это стоит запомнить.

Также и икона. Икона — это взор Божий на нас. Надо научить ребенка сознавать присутствие этой святыни, свою комнату рассматривать как место, где он живет с Богом, живет с Ангелом-хранителем, живет со святыми. И они ему не “мешают”, в том смысле, что они не “толпятся” так, что ему прохода нет. Но они тут, ласково глядят на него, готовые ему помочь. И мне кажется, что в этом отношении может вырасти сознание, что эти предметы святые, что через их присутствие вся комната, вся квартира делается Божией, святой, что в ней ничто не может происходить такое, что является богоотступничеством или кощунством, или отрицанием Бога через грех.

Есть, конечно, родители, которые в буквальном смысле “боятся” Бога и заставляют и младенца, ребенка переживать страх перед Богом и тем самым создают совершенно не ту творческую атмосферу, не ту положительную атмосферу любви, о которой мы только что говорили…

Я думаю, нам надо всегда помнить то, что отцы Церкви говорили: есть три рода страха. Рабский страх: если я не поступлю так, как мне велено, то буду сурово наказан… Наемнический страх: я буду делать все возможное для того, чтобы выслужиться, и меня за это наградят, буду бояться, как бы хозяин не заметил, что я не то делаю или не сделал в совершенстве то, что мне поручено… И есть страх, который отцы Церкви называют сыновним страхом; это страх, как бы не огорчить и не ранить любящее существо. И по отношению к Богу рабский и наемнический страх не имеют никакого места. Они могут минутами вкрадываться ввиду нашей греховности, но по существу у нас должен быть только этот трепетный страх: как бы не огорчить Бога, Который так меня любит, как бы не оказаться неверным другом для Него… И когда мы говорим о страхе Божием, мы должны настаивать именно на этом, а не на том, что нас Бог накажет. Знаете, как бывает в обычной жизни у ребенка — он поступил нехорошо, его выдрали и наказали, и он считает: теперь мы квиты, вот и все… И вдобавок ребенок часто думает: ну вот, я сделал небольшую глупость, а меня наказали гораздо строже, чем я заслуживаю… Если создавать такую психологию в ребенке, то он никогда по отношению к Богу ничего не сделает от души и никем не станет по отношению к Богу. Он будет словно испуганный преступник, который боится, как бы его не наказали даже напрасно, потому что имеют власть над ним. Очень, мне кажется, важно учить ребенка тому, что Бога не надо бояться, а надо Его ласково любить и стремиться Его не огорчить.

  

Какие книги предпочтительно должны читать родители своим маленьким детям и какие рекомендовать детям повзрослее?

Вопрос не в том, чтобы найти такую литературу, которая была бы поучительна, а такую, которая захватывала бы воображение и сердце. Я могу только вспоминать о себе. По разным обстоятельствам я научился читать очень поздно, но помню, как моя бабушка мне читала вслух. Во-первых, она выбирала такие рассказы или книги, которые могли меня вдохновить, так, чтобы когда мы кончили читать, я, играя, продолжал жить тем, что она мне читала, как бы делая инсценировки для себя самого, похожие на то, что было прочитано. Во-вторых, она читала без спешки и, прочитав мне что-нибудь, периодически останавливалась на таком месте, над которым она хотела, чтобы я задумался. Если я задумывался и реагировал, то мы начинали какой-то разговор, если я никак не реагировал, она делала какое-нибудь замечание, подвигавшее меня отреагировать на фразу или на картину, на образ, который мне был представлен чтением. Второе: мне кажется, что надо читать такие книги, которые могут служить вдохновением, — вдохновением к благородству, правдолюбию, мужеству, жертвенности, самообладанию, чтобы через чтение и через образы, которые нам представляются чтением, развивать любовь к подобным свойствам.

И еще одно. Конечно, особое место имеет чтение Евангелия. Мне кажется, что дети могут читать Евангелие, и до них одно — доходит, другое — нет. Из опыта занятий с детьми я знаю (я довольно много занимался с детьми), что самое доходчивое: чтобы преподаватель или родители взяли какой-нибудь отрывок Евангелия и своими словами как можно более живо, красочно его рассказали. Причем не отходя от текста, не прибавляя ничего, не делая его более “интересным”, а просто выражая на языке ребенка и современности то, что там сказано. И когда все рассказано, с ребенком надо об этом поговорить: как ты на это реагируешь? как тебе это нравится? как ты думаешь: Христос был прав или этот человек был прав?.. А затем ему сказать: я теперь прочту этот отрывок так, как он был написан почти две тысячи лет тому назад, чтобы ты запомнил, как ты будешь его слышать в церкви… И затем неспешно прочесть этот отрывок по Евангелию. Тогда ребенок начинает узнавать текст, узнавать слова, образы, потому что он уже их в себе имеет. Если мы ребенку, который еще мал, читаем текст только на несколько устарелом русском языке, это слишком для него коротко и не всегда до конца понятно.

Родители, пересказывая текст, как бы прибавляют к тексту и собственный опыт. Когда читаешь, делаешь ударение на том или на другом. Например, плохие дьяконы, читая Евангелие, ставят ударение не на то слово, которое имеет значение, а на то слово, которое звучит хорошо. Например, слово зело всегда будет звучать ЗЕЛО-О-О… А что “зело”? Во-первых, никто из детей не знает, что оно значит, а во-вторых, оно же второстепенно! А если читать, не то что выделяя то или другое значительное слово, не подчеркивая его как-то нарочито, а делая маленькую паузу, чтобы это слово выступало из текста, то оно доходит и остается в памяти и в сердце.

Сейчас с помощью телевидения, рекламы нам постоянно повторяют: “Будь потребителем, наслаждайся, покупай, сколько можешь, чтобы доказать, что ты достойный человек” (“ешь, пей, веселись, душа моя”). Этому надо противостоять с помощью родителей…

Да, и иногда с помощью не родителей, а того человека, тех людей, которые могут ребенка вдохновить. В принципе, конечно, огромную роль тут должны бы играть крестные родители. Но тут возможно затруднение. Во-первых, крестных родителей большей частью выбирают не как пример, не как самых лучших представителей окружающих семей, а выбирают людей, которых любят, к кому хорошо относятся. И кроме того, часто родители ревниво относятся к вмешательству крестных: это мой ребенок, а не твой, ты — восприемник ребенка от купели, так ты о нем молись, делай ему иногда подарки, будь к нему ласков (ласко­ва), но не вмешивайся в воспитание: мыего воспитываем… В этом отношении надо воспитывать и родителей, и крестных. Кто должен воспитывать? Священник, все окружение, другие семьи — примером и словом. Иногда, если смотришь и видишь, как в соседней семье, очень похожей на твою, крестные играют решающую и спасительную роль, может быть, ты и сам дашь немного места крестным, которых выбрал.

   

Как насчет самого священника, который знает эту семью, у которого они исповедуются, особенно если у него исповедуется сам ребенок?

Я думаю, тут зависит от того, какие отношения устанавливаются между священником и семьей, включая родителей и детей. Если думать, что священник как таковой может вмешиваться в жизнь семьи, быть как бы наставником свыше, большей частью ничего не получается. Потому что в тот момент, когда ты “по праву” что-то делаешь, люди, которым ты хочешь помочь, часто воспринимают это просто как вмешательство в их жизнь. Но если священник становится другом семьи на человеческом плане (ведь в конце концов священник не является только тайносовершителем, он человек, и если ты выбираешь кого-нибудь своим приходским священником или духовником, то потому, что между тобой и ним есть какое-то созвучие), он может сказать: “Знаешь, у тебя с твоим сынком та же самая проблема, которая была у меня с моим сынком, который теперь вырос, и я не знал, как выпутаться, но вот что мне посоветовали…” — просто по-человечески, на таком плане. Если ты будешь действовать с высоты своего священства, то ты не поможешь.

   

Источник