Ольга Шульчева-Джарман

 

Неудачники тоже нужны Богу

  

  

Когда большинство из нас приходили в Церковь, разве не с презрением относились мы к мыслям «устроиться» в ней? Казалось, нам не надо ничего, только быть здесь — и как нас радовала сама возможность прийти пред лице Божие! Вот я, Господи, Спасе мой, Христе, Распятый и Воскресший — Ты нашел меня, я пришел к Тебе! Так бы остался у ног Твоих… Захочу ли чего-то большего?

Оказывается, захочу.

Проходят годы. Мы научаемся духовной жизни, читаем духовные книги, растем. Мы взяли эти книги в руки с одной мыслью — узнать о Боге и о том, как быть пред лицем Его. Как быть мне пред лицем Твоим каждый день, час, минуту?

И мы узнаем из книг многое. И внедряем в нашу жизнь — с трудом, превозмогая и свои привычки, и — увы! — привычки наших друзей и близких. Они же еще не знают того, что узнали мы. Они еще не воцерковленные. Ходят в церковь лишь иногда, свечку поставить, панихиду заказать. Захожане, одним словом. Несерьезно и безответственно относятся они к церкви и вере.

Но ведь каждый из нас был сначала захожанином. Все мы когда-то зашли сюда — с трепетом, с наивностью открытой души, с верой в доброту и правду каждого «настоящего» прихожанина. Шутка ли — они верят в Бога, они давно уже празднуют Пасху, когда Христос воскрес! Как живут они с этой удивительной вестью в сердце?

И мы продолжаем воцерковляться.

И вот у нас уже воцерковленная жена или муж, и дети рядком на Всенощной и к Чаше. Вот уже и в отпуск мы ездим в монастырь или, если Бог дал денег — в паломничество в Грецию. Вот и размерен наш быт, вот и добились мы, что живем в ритме церковного календаря, посты и праздники отделяют нас от этого страшного, полного захожанами, невоцерковленного мира, который — о Боже! — чуть было не пожрал нас. А теперь он только иногда ударяет о стены нашей крепости, выплескивая иногда презренных захожан, которые заносят свою неправильную и невоцерковленную жизнь туда, где мирно и благолепно течет жизнь наша.

…Это в 90-е годы мы смеялись над «баптистами-протестантами, с их примитивной (ну, конечно — не то что наша, православная!) духовностью». Это ведь они, бездуховные протестанты, рассказывают о своем обращении — «Я был грешником, пил, курил, гулял, а потом познал Иисуса и исправился». Мы-то прочли и нам объяснили знающие люди — мы грешники, и думать, что мы исправились — грех и прелесть. И познавать Иисуса — есть ересь и прелесть. Надо учиться умной молитве и читать Отцов, надо ходить на Всенощную и Литургию, надо поститься и читать правило, надо соблюдать вот это и вот то. И мы научились соблюдать. Оно-то гораздо сложнее, чем быть захожанином.

«Вот вы когда крестились? — спросил молодую женщину на исповеди священник. — Вы крестились в один год со мной. Теперь посмотрите — я стал священником. А у вас какой рост произошел? Какой прогресс? Вы понимаете, что стоите на месте? Что вы ничего не добились в духовной жизни?»

Нам немного стыдно, что мы были тогда такими незнайками — не знали, как правильно поститься первую неделю Великого Поста и что гласов — восемь. Еще не знали, что надо иметь духовника и менять белый на красный платочек во время Пасхальной службы. Еще не знали, что именно надо думать об эволюции, Гарри Поттере, ношении брюк, бороде и женской нечистоте.

Теперь мы знаем. Мы вросли в церковный ритм жизни. Мы причащаемся каждое воскресенье и каждый праздник. А когда это не удается, вздыхая, говорим знакомым — «я сегодня без причастия». Это ужасно, ведь это роднит нас с захожанами. Они-то не знают тех духовных восторгов, что испытываем мы, потому что не причащаются. От этого, впрочем, и все их беды. Они не встали на спасительный путь. В отличие от нас, воцерковленных людей.

Эти захожане не то что не причащаются, они просто приходят в церковь и ищут, куда поставить свечку от всех своих бед — не то что мы, мы-то знаем, как нам бороться со своими и чужими бедами и искушениями. Это они не постятся, носят брюки и не носят бороды.

Нам ведь страшно сказать как повезло. Скромно потупим глаза и молвим — «это все не я, это Бог меня привел!»

Конечно, спасибо Ему за то, что мы духовно состоявшиеся, духовно успешные, у нас крепкие православные семьи с постами и правильными детьми и молитвами хором перед трапезой.

А ведь есть люди, которые не создали православную семью, не воцерковились, не ходят на каждую службу, не родили богоданных детей по молитвам у могилки старца и после окунания в источник. Захожане, люди с неустроенной судьбой.

«И о них какой-то ведь промысл у Бога есть», — глубокомысленно сказал мне один бородач, еще не забывший своего неофитства и того, как он бросил университет, чтобы стать церковным сторожем в 1994 году.

Да, неудачники — тоже нужны Богу. Наверное, чтобы показывать нам, от чего Он нас отвел?

…«А вы презрели нищего». Кто этот нищий из апостольского послания? Только ли малоимущий?

Нет, это презренный Нищий, Распятый Неудачник, над Которым смеялись проходящие иудеи и стоящие у Креста римские солдаты. Его проповедь кончилась провалом — ученики бежали прочь не столько из страха физической расправы, но из гораздо большего страха. Страха Божьего проклятия. Ведь Он, как всякий, висящий на древе, проклят Богом, а значит, то, чему Он учил — все то прекрасное, все то справедливое, то, от чего замирало от радости наше сердце — все это — ложь перед Богом. Богу это неугодно. Бог проклял Его.

Он не боялся скверны — а запреты ритуальной чистоты Его народа были строгими. Не только женская нечистота оскверняла — оскверняло любое соприкосновение с язычником, которых называли просто «псы». Пусть не кричит эта хананеянка вслед нам, Господи, скажи ей, почему она, одна из нечистых псов, идет вслед за нами? Почему Тебя отвлекают от нас, а нас от Тебя всякие захожане?

И Христос вступает в беседу-притчу с хананеянкой, языческой женщиной, у которой была больна и при смерти дочь. Вступает при апостолах, которые слышат эту беседу-притчу. Он говорит о том, что нельзя взять хлеб у ребяток и бросить щеняткам. Какие щенятки? Какой может быть юмор, когда говорится о самом святом — ритуальной чистоте и правомыслии в Законе? Но женщина поддерживает притчу — верно, мудрая женщина была она, что поняла и игру слов, и игру смыслов, и стала равным собеседником Христу, — в отличие, увы, от его учеников.

Какая должна быть смелость у язычницы, которая, несомненно, знала об отношении к своему народу, к язычникам, детей народа избранного, которая понимала, что никто из этого народа не осквернит себя общением с ней, псом? Но что-то иное было в Иисусе, то, что заставило прислушаться к Нему и ее, и другую языческую женщину, знавшую о вечном разделении и презрении чистых верующих к нечистым язычникам, самарянку. Он был совсем другой, к Нему можно было подойти — Он был не такой, как все сыны Израилевы до Него.

И она видит, что Он не один, с Ним ученики, может быть, не они одни, может быть, соглядатаи, предатели… Она словно пытается Его защитить, думая, что Он оправдывается, что Он ищет способ, как ей помочь и не подставить Себя под удар. Она прозрела в Нем того, кто разрушает все преграды, и ей стало страшно за Него — а если Его единоверцы не потерпят этого и убьют Его? И она по-своему понимает Его (как ей кажется) обман своих, который Он должен совершить, будто должен сохранить лицо. И она отвечает, без самоуничижения, но с мужеством мудрости: «И щенятки едят крохи, падающие со стола ребяток». И мудрость ее, любовь ее, желание пожертвовать своей гордостью, своим самолюбием ради того, чтобы Проповедник, который один может исцелить ее ребенка, не потерпел вреда от Своих соотечественников, которые не терпят такое отношение к язычникам.

И глубина прозрения ее веры неизмеримо велика по сравнению с апостолами. О, женщина! Велика твоя вера! Исполнится твое желание! Ты веришь, что Иисус пришел не только к иудеям, что это не просто их частное дело, национально-политическая надежда, но радость всему миру. Такую преграду преодолеть язычнику было еще сложнее, чем иудеям, даже — потрясенным этим диалогом апостолам. Они ведь просили, чтобы Иисус отогнал Своей силой нечистую, небогоизбранную женщину, которая отрывает их от высокого богословия бесед с Ним; или, может быть, кто-то из них думал мягче, думал, что вот бы Иисус нашел такие слова, чтобы она немедленно раскаялась и приняла Закон Моисеев и спаслась в царстве Мессии, которое, несомненно, скоро откроется. Но они не были Его собеседниками — Он говорил одно, а они толковали по-своему, потому что не могли помыслить, что можно преступить закон и нарушить благочестивый, богоугодный быт.

Иисус не стесняется чудес и силы Отца Своего, который Бог и иудеев, и язычников. Он не может не засвидетельствовать, что язычница понимает Его тайну более, чем ученики. Он не прячется. Не таится.

Он — немудр, если судить по житейской мудрости. Он не обустроился в жизни. Он не хитрил и не шел на компромиссы, поэтому так рано взошел на Крест.

Его мало кто понимал при жизни. Но одним из самых глубоких собеседников его была эта язычница из пределов тирских и сидонских…

…Есть повесть у пророка Иезекииля о девочке-найденыше и Боге. Он нашел ее, обреченную на смерть, Он вырастил ее — но она забыла Его и стала устраиваться в жизни. Там было все — и жертвы первенцев, и игры в рощах, и просто грязь. Но Бог продолжает, страдая, призывать ее. Он говорит о дружбе юности ее, когда она без всякого расчета пошла за Ним в пустыню, землю незасеянную, когда ей ничего не надо было, кроме Него. И Он надеется, со всей божественной болью и страданием, что наступит время, когда Он будет беседовать с нею, а она с Ним. И пусть они оба будут неудачниками и ничего не добьются в этой жизни — ни она, ни Он. Это для них не важно.

   

Источник